Посмотрели вчера «Грех» Андрона Кончаловского. Это фильм про художника-скульптора Микеланджело (1475–1564) и его время. У меня остались смешанные, противоречивые впечатления: с одной стороны, невероятные атмосферные актёры, костюмы, декорации, места (Рим, Флоренция, Каррара и др.). С другой стороны, — и прошу прощения у поклонников фильма, ведь далее идёт моя правдивая, личностная зрительская реакция, — скудный на талант сценарий, нецелостный, некинематографичный.
Мне непросто описывать свой зрительский отклик, ведь он, будучи выраженным в словах, оказывается более критичным и неблагоприятным, нежели то смешанно-позитивное, сложное чувство, которое я имел по выходе из кинозала и питаю до сих пор. Но из песни слов не выкинешь, так что я всё-таки постараюсь выразить своё восприятие так, как оно есть.
Я воспринял фактическое художественное исполнение авторского замысла (с точки зрения его внутренней цельности) в фильме «Грех» как нечто крайне фрагментированное, недовыраженное, двойственное. Вроде бы сама идея и прекрасна, и чутка, и направляет, казалось бы, в глубину и как бы к вечному… но, увы, художественное выражение, которое идея де-факто обрела, — то воплощение замысла, которое должно было бы стать, как говорил Станиславский, «жизнью духа на сцене», — отстаёт; не дотягивает; лишено этого самого духа; ниже высокой той планки, что задана выдающимися художниками мирового кинематографа XX и XXI вв. Получилось нечто более примитивное и недоделанное, что ли, чем сквозняком гуляющая по всем сценам фильма претензия. И было бы всё нормально, кабы Кончаловский не посягнул на святое — на эпическое повествование о великом Микеланджело Буонарроти.
Если передать моё настроение от увиденного и пережитого, то, на мой взгляд, у Кончаловского получились, скорее, исходящие из умственно-мыслящего пласта и лишённые душевной чуткости логические размышления и разговоры по поводу замысла и глубинного чувства (по крайней мере, внутреннего измерения кинематографического произведения, связанного со смыслами, чувствованиями, намерениями, а не только лишь экстерьерными аспектами реконструкции эпохи в её историзме и эстетике).
Подлинно талантливое воплощение предощущаемого в фильме замысла художественными средствами, на мой взгляд, в полной мере не состоялось. Я имею в виду, в частности, что не состоялась картина мирового уровня, — а получилось просто современное российское кино с его недостатками и поползновениями.
Самое печальное, что этот фильм выкроен лучше, чем большинство других российских фильмов. Но драматизм в том, что упущен вполне реальный шанс создать нечто подлинно великое, упущена возможность подлинного пафоса (пафос, согласно «Новой философской энциклопедии», есть «взволнованное, приподнятое состояние человеческого духа, связанное с переживанием высокого предмета»; в применении к кинематографу, по определению Эйзенштейна, это «скачки из взрыва в взрыв» как сияние трансцендентного, отражающегося в зрителе и выводящее его «из себя»).
Если вкратце, в какой-то момент смотреть становится попросту скучно из-за аляповатости сценария и смыслового исполнения, странных в своей художественной недовыраженности сцен (в особенности что касается психологического и коммуникативного измерения героев: что они говорят/делают; зачем они это говорят/делают; почему бы не показать кинематографически кьяроскуро моральных выборов и страданий протагониста, а не говорить всё время по поводу неких отсутствующих на экране переживаний?..). Эта скука в итоге пересилила даже изначально благожелательное созерцательное отношение, которое у меня было перед просмотром и во время значительной его части. Я стал посматривать на часы и радостно поприветствовал завершение фильма… такое же смазанное, как и все остальные смысловые аспекты.
В одном из интервью Кончаловский утверждает, что фильм «Грех» можно было бы считать пусть и не буквальным, но своеобразным продолжением линии «Андрея Рублёва» (над которым он тоже трудился вместе с Андреем Тарковским). Но при всём уважении, которое у меня всё же есть, Кончаловский не Тарковский (вы можете почитать дневники последнего — «Мартиролог», — чтобы увидеть, что говорит он об «Андроне»). Кончаловский ни близко к нему не подходит, ни на отдалении не стоит. Тарковский и Кончаловский — это совершенно разные измерения, несопересекающиеся величины, вселенные разных масштабов.
Тарковский является Микеланджело, Рафаэлем и Да Винчи современного кинематографа, художником, создавшим бессмертные шедевры, преисполненные благодатного Логоса, Эроса, Космоса. Мы понимаем, кто на самом деле сделал «Рублёва». И это был совсем не Кончаловский.
Фильмы Кончаловского через десятилетия, скорее всего, забудут (хотя, возможно, его произведение о Микеланджело и будут вспоминать, особенно благодаря запоминающейся игре-образу художника в исполнении Альберто Тестоне, — интересно, кстати, что по своей профессии он зубной врач). Работы Тарковского будут помнить и созерцать очень долго, целые поколения людей, ищущих живой экзистенции, духа, пробуждения ото сна.
С перспективы объективного исполнения многое в «Грехе», как кажется, снято хорошо, но по внутреннему ощущению, по внутренним квадрантам (если воспользоваться интегральной матрицей AQAL Кена Уилбера применительно к кинематографу) практически всё в фильме не дотягивает, не оправдывает, не соответствует заданной высокой планке, иногда доходя до пошлости (как во всей сцене с приёмом протагониста у нового папы римского).
Тарковский был художником-духовидцем, который помогал (про)явиться Духовному, и это Явление преобразовывало сознание и самого художника, и зрителя. Кончаловский, несмотря на попытку восхождения к чему-то святому и горнему, являет фильмом скорее мирское, светское, эгоическое, рассудочное (в одном из интервью он ссылается на философа Бертрана Рассела, — не путать с Куртом Расселом, — в своих размышлениях о том, что такое мистическое… из всех возможных мыслителей, к которым можно было бы обратиться, он упоминает именно Рассела, известного своей аналитической рассудочностью и далёкостью от всего надрационального). Это само по себе не плохо. Но и не величественно, не сияюще.
«Грех» — это старательно выполненное кино. Но очень жаль, что оно именно такое, какое есть; что именно так оно исполнено, а не иначе. Ведь оно могло быть намного-намного лучше при учёте такого уникального стечения обстоятельств (я имею в виду интенсивность момента и той энергии, которая была инвестирована в создание фильма, тех средств и тех людей, которые участвовали в его сотворении).
Стоит ли смотреть «Грех» Кончаловского? Я думаю, что в этом есть смысл, но с оговорками. Это не киношедевр, по некоторым линиям он даже откровенно плох (как то: сценарий в том виде, в котором он реализован на кинохолсте; маловразумительная склейка эпизодов истории в «[раз]един[ённ]ое целое»; карикатурная психология некоторых персонажей; недораскрытие замысла художественными — а не рассудочно-додумывательными — средствами).
Тем не менее, многие ракурсы съёмки, внешние одеяния фильма, те несколько образов, которые явлены через воплощённость актёров (в их физике), общее присутствие Микеланджело-Тестоне, его искание (недовыраженное, недопиленное, недовоплощённое, но всё же!), сцена с Данте, образы Девы, Христа и Давида… эти образы сохраняются, невзирая на смысловые несовершенства фильма, его внутренние противоречия. Вы получаете пищу для ума, для рефлексии, что тоже неплохо.
Если говорить о вдохновении от творчества и жизни великого Микеланджело, мне лично в своё время запала в сердце книга Ирвинга Стоуна «Муки и радости», — до сих пор с благодарностью вспоминаю то чувство, которое во мне рождалось, когда я её читал. Что-то в ней универсальное показано о муках творческой жизни не только недостижимо-неповторимого гения, но и каждого человека вообще.
Я — отсвет твой, и издали тобою
Влеком в ту высь, откуда жизнь моя, —
И на живце к тебе взлетаю я,
Подобно рыбе, пойманной удою;
Но так как в раздвоенном сердце жить
Не хочешь ты, — возьми же обе части:
Тебе ль не знать, как нище всё во мне!
И так как дух, меж двух властей, служить
Стремится лучшей, — весь в твоей я власти:
Я — сухостой, ты ж — божий куст в огне!
(Микеланджело Буонарроти; пер. А. М. Эфроса)
Comentários