Книгу Александра Эткинда «Эрос невозможного. История психоанализа в России» я весьма рекомендую к прочтению любому профессионалу в сфере психологии и психотерапии. Как утверждал Дильтей (цитируемый Кеном Уилбером в книге «Интегральная духовность»), не через интроспекцию, но только лишь через изучение истории можем мы по-настоящему понять себя и своё текущее положение в мире. В «Эросе невозможного» обрисовываются некоторые корни русскоязычной интеллигенции — мыслящего, самоосознающегося и деятельного пласта общества, претерпевшего столь серьёзные испытания в XX веке.
Несмотря на некоторые свои недостатки (неравномерность замысла и материала, выражающаяся в неодинаковой значимости глав и осцилляции их стилистики), «Эрос невозможного» предъявляет взору читателя грандиозный гобелен интернациональных взаимосвязанностей и взаимовлияний. Проясняется то значительное влияние, которое оказывали граждане и выходцы из Российской империи и Советского Союза на формирование психоанализа и общего мироощущения Зигмунда Фрейда и таких его коллег, как Карл Густав Юнг и Альфред Адлер. Особое внимание уделяется удивительной и закончившейся трагично жизни Сабины Шпильрейн, бывшей в отношениях с Юнгом и активной переписке с Фрейдом. Заслуживает изучения история советской педологии — попытки создания целостной науке о детстве, во многом осуществлявшейся психоаналитиками (переименовавшимися в «педологов») и под влиянием психоаналитических идей.
Эткинд рассматривает (несколько торопливо) и влияние американского посла Уильяма Буллита как на Фрейда, так и на Михаила Булгакова (обессмертившего Буллита в «Мастере и Маргарите»). Прослеживает автор и взаимосвязи, а также (завуалированную) полемику между Михаилом Бахтиным и «фрейдизмом», красиво и лаконично излагая воззрения Бахтина.
Недостатков у книги тоже много (они не умаляют значимости книги, но оставляют впечатление чего-то архаичного). Как признаётся сам автор — в приложении, дополняющем новое издание «Эроса невозможного» с позиций происшедшего за двадцать лет с момента публикации книги, — этот текст был написан несколько сумбурно, рывками, по наитию и с некоторым налётом романтизма. Сейчас бы автор писал подобную работу по другим канонам и лекалам. Быть может, именно энергичность эткиндовской работы и способствовала её популярности в мире (вскоре после выхода в свет она была переведена на множество языков), однако те же плюсы порою обращаются и минусами.
Одним из недочётов, например, я считаю довольно неполноценное обращение Эткинда к фигурам Андрея Белого, Михаила Чехова и Сергея Эйзенштейна (сегодня мы знаем гораздо больше об их духовных устремлениях, — включая участие в антропософских кругах и эзотерическом движении анархо-мистиков; важность этих факторов, может быть — в силу психоаналитического редукционизма, автор напрочь игнорирует). Когда Эткинд в нескольких словах касается Константина Станиславского и того, что он использовал термин «подсознание» («возможно», по мнению автора, под влиянием фрейдовской мысли), он забывает упомянуть или умалчивает, что Станиславский равным образом говорил и о сверхсознании, которое играло для него важнейшую роль (см. книгу Сергея Черкасского «Станиславский и йога»). В этом смысле традиционный психоанализ, восходящий к Фрейду, известен десакрализирующей редукцией или даже полным игнорированием трансперсональных феноменов (что являлось одним из предметов полемики Юнга с Фрейдом, — Юнг интересовался духовными традициями, йогой, парапсихологическими исследованиями, — всё это автором «вытесняется» и «умалчивается»).
Одним из тех авторов, кто объясняет, почему в таких подходах, как фрейдовский психоанализ, происходит вытеснение и редукция подлинных духовных переживаний и проблематик, является философ-психолог Кен Уилбер. По его мнению, Фрейду было свойственно то, что он называет «до/над»-заблуждением (pre/trans fallacy) в его редукционистской форме: он низводил абсолютно все феномены к проявлению дорационального, низшего и либидо. С другой стороны, Юнгу, по мнению Уилбера, была свойственна другая форма данного заблуждения — элевационизм: возведение некоторых (пусть и не всех) довольно архаичных и примитивных переживаний в статус надрационального (при этом Юнгу, конечно же, была присуща удивительная по своей глубине интуиция относительно духовных аспектов жизни, признаваемая и Уилбером).
В конце книги, на мой взгляд, автор уже утратил свой первоначальный энергетический запал и, скорее, домучил повествование про советские годы и трагедию искоренения психоанализа и педологии (равно как и других несанкционированных парадигм). Но его можно понять, ибо любое прикосновение к происходившему в тридцатые годы и вокруг этого периода даётся непросто и бередит всё ещё зияющие в нашем культурно-историческом поле раны.
Comments