Декарт: «Нет верных признаков, по которым можно было бы точно отличать сон от бодрствования»

Первое размышление трактует «о вещах, в коих можно сомневаться».

«Мы привыкли», — указывает Декарт, — «доверяться показаниям чувств, хотя и знаем, что чувства иногда нас обманывают».

Может ли, кажется, быть что-нибудь несомненнее того, «что я здесь сижу у огня, одетый в халат, имея бумагу пред собою. И неужели могу отрицать, что эти руки, это тело — мои? Я уподобился бы сумасшедшим, которых мозг возмущён и помрачён тёмными испарениями желчи и которые уверяют постоянно, что они короли, тогда как они бедняки; что одеты в золото и пурпур, тогда как они наги, или воображают себя кувшинами или что сделаны из стекла. Но ведь это сумасшедшие. Не был ли бы и я таким же безумцем, если бы последовал их примеру?

«Однако же не забуду, что я человек и, следовательно, имею обыкновение спать и представлять себе во сне вещи, подобные тем, какие сумасшедшие представляют себе на яву, и даже иногда ещё менее вероятные. Сколько раз случалось мне грезить во сне, что я сижу здесь, одетый, у огня, тогда как я был, голый, в своей постели! Конечно, теперь кажется мне, что не сонными глазами гляжу я на эту бумагу; что голова, которую двигаю, не отягчена сном; что протягиваю руку намеренно и свободно. Так ясно и раздельно не представляется мне происходящее во сне. Но вдумываясь, вспоминаю, что не раз во сне был обманут подобными иллюзиями. Останавливаясь на этой мысли, прихожу к твёрдому убеждению, что нет верных признаков, по которым можно было бы точно отличать сон от бодрствования, и так поражён таким заключением, что почти способен уверить себя, что сплю.

Предположим же, что мы спим, что все эти подробности, будто открываем глаза, двигаем головой, протягиваем руки и тому подобное, суть только обман; что, может быть, у нас вовсе нет ни рук, ни тела, или они совсем не таковы, как их вижу».

Однако и самые мечтания, — замечает Декарт, — имеют в основе действительность и суть образы играющего воображения, слагающиеся из тех же простых элементов, как и образы, соответствующие действительности. <…>

«Однако», — продолжает он, — «издавна в уме моём присутствует мысль, что есть некоторый Бог, всемогущий, создавший меня таким, каков я есмь. Почему знать, не сделал ли он так, что нет никакой земли, никакого неба, никакого протяжённого тела, никакой фигуры, никакой величины, никакого места, и что тем не менее, я имею представление о всём этом, и всё это кажется мне существующим так, как вижу. А если сообразим, как нередко многие ошибаются в том, что почитают наилучше себе известным, то почему я знаю, не сделал ли Бог так, что я также ошибаюсь всякий раз, когда складываю два с тремя или перечисляю стороны квадрата, или сужу о чём-либо ещё более лёгком, если может быть что-нибудь более лёгкое…

Допущу же, что, — не скажу Бог, ибо Бог благ и есть источник истины, — но некоторый злой гений, столь же хитрый и лживый, сколько могущественный, употребил всё искусство своё, чтобы меня обмануть. Пусть небо, воздух, земля, цвета, фигуры, звуки и все иные внешние вещи суть только мечтания и бредни, коими он пользуется, чтобы расставить сети моей доверчивости. Буду думать, что у меня нет ни рук, ни глаз, ни тела, ни крови, никакого чувства и что я ложно полагаю, что всё это имею. Настойчиво стану держаться этой мысли. Если и не в моей власти будет открыть истину, то по крайней мере буду в состоянии уберечься от заблуждения и подниму голову против того лживого духа, и он не обманет меня, как он ни могуч и коварен. Но это тягостное и трудное дело. Некоторая косность влечёт меня нечувствительно к привычкам жизни. Подобно тому, как невольник, наслаждавшийся во сне воображаемою свободой, когда начинает догадываться, что свобода его есть только сон, боится проснуться и длить, по возможности, своё видение, и я нечувствительно впадаю в прежние мои представления и боюсь проснуться. Страшусь, что трудное бодрствование, которое последовало бы за тишиною покоя, вместо того, чтобы внести день и свет в познание истины, окажется недостаточным, чтобы осветить весь мрак познанных мною трудностей».

Этими строками Декарт оканчивает первое размышление и начинает второе так:

«Размышления, сделанные вчера, наполнили ум мой такими сомнениями, что отделаться от них не в моей власти. И между тем не вижу, как мог бы их разрешить. Словно я упал в глубокую воду и так поражён, что не в состоянии ни стать на дно, ни всплыть на поверхность. Попробую, однако, идти вперёд по пути, на какой вступил вчера. Отложу, как если бы было совершенно ложно, всё, что допускает хотя бы малейшее сомнение, и пойду вперёд, пока не найду чего-либо достоверного или по крайней мере не приду к достоверному убеждению, что ничего достоверного нет. Архимед, чтобы сдвинуть с места и переместить на другое землю, требовал только крепкой и неподвижной точки опоры. Так и я буду иметь право на великие надежды, если буду счастлив найти хотя одну вещь несомненную и достоверную». <…>

Переход от сомнения или, другими словами, от отрицания чувственной достоверности к самоощущению и самосознанию описан в «Рассуждении» очень кратко.

«Когда я хотел таким образом мыслить, что всё ложно», — говорит Декарт, — «я обратил внимание, что необходимо однако, чтоб я, мыслящий это, был чем-нибудь. Заметив таким образом, что истина: я мыслю, следовательно я есмь, так тверда и верна, что самые экстравагантные предположения скептиков не могут её поколебать, я заключил, что могу без опасения принять её за первый принцип философии, какую искал». <…>

«Пока», — читаем в параграфе седьмом [«Начал философии»], — «мы отбрасываем всё, в чём можем малейшим образом сомневаться, и представляем себе даже, что всё такое ложно, мы легко можем предположить, что нет Бога, нет ни неба, ни земли, что мы не имеем рук, ног и всего тела; но мы никак не можем представить, чтобы не было нас, кои сомневаемся во всех этих вещах, чтобы то, что думает, не существовало на самом деле в то время, как оно думает. Потому заключение: мыслю, следовательно, я есмь, есть первое и достовернейшее, какое представляется тому, кто размышляет по порядку».

<…>

«Под словом мыслить», — поясняет Декарт в «Началах» <…>, — «я разумею всё, что происходит в нас так, что мы сознаём это непосредственно в себе <…>. Потому не только понимать, хотеть, воображать — значит мыслить, но и чувствовать значит тоже мыслить. Ибо если скажу: я вижу, я хожу, следовательно, я есмь, и буду разуметь зрение или хождение, как акты эти свершаются телом, то заключение не будет абсолютно достоверно, ибо часто я могу думать, что вижу, хожу, тогда как не открывал глаз и не двигался с места, — как это часто случается во сне и могло бы, может быть, произойти со мною, если б я даже не имел никакого тела. Но если разумею под этим акт ощущения или сознание, что я вижу или что я хожу, на сколько акт этот относится к душе, которая одна чувствует или думает, что свершается видение или хождение, то заключение вполне верно».

— Николай Любимов, «Философия Декарта»

(Любимов Н. А. Философия Декарта. Перевод Рассуждения о методе, с пояснениями. Изложение учений Декарта о мире и человеке. — СПб.: Типография В. С. Балашева, 1886. С. 125–127, 132–134.)